– Рене, позвольте вас поздравить с высокой наградой, которой Россия отметила ваш вклад в сохранение русского культурного наследия и развитие сотрудничества между нашими странами. Расскажите, как это все начиналось. Откуда такой мощный импульс? О вас ходит много легенд.

– Благодарю вас. Не буду повторять свою развернутую речь, которую я сказал на вручении. Русская культура – это дело моей жизни. А начиналось…

Я родился в семье южан из Ниццы. Это французская интеллигенция, культурная среда Франции. Отец был человеком очень начитанным, очень образованным, говорил и читал по-немецки, как я по-русски (г-н Герра свободно владеет русским языком. – Л.Т.). Он преподавал немецкий язык в Каннском лицее 30 лет. А мама поначалу была преподавательницей математики, потом стала директрисой женской гимназии. Предки мои были купцами, зажиточными фермерами. Прадедушке принадлежала часть горного курорта, но еще при жизни дедушки и бабушки их оливковые рощи пришли в запустение.

– Похоже на то, что описано в «Вишневом саде»?

– Да, отчасти это было похоже на Россию накануне войны, только без разоренных вишневых садов. Потом, когда мне было 10, 12, 14 лет, я еще общался с теми, кто был современниками А.П.Чехова. А дедушка со стороны отца был кровельщиком, и у него было свое дело, фирма. Так что никакого дворянства в моем роду нет, и первые русские, с которыми я общался, тоже не были дворянами.

– Как произошла ваша первая встреча с русским языком?

– Моя мама была очень милым и очень добрым человеком. В один прекрасный день некая скромно одетая пожилая дама пришла к маме и сказала: «У вас учится моя внучка, и у нее проблемы с математикой. А я узнала, что вы были преподавательницей математики. Не могли бы вы дать несколько уроков?» Это было дико. Потому что директриса не дает частных уроков. Но мама…Учитывая то, что это была пожилая дама, которая говорила на ломаном французском языке, мама согласилась. Но дама гордо сказала: «Я не могу платить. У нас нет денег». А мама говорит: «Не волнуйтесь, я дам уроки бесплатно». Тогда дама ответила: «Я могу предложить уроки русского языка». Подумайте, Франция, юг, Канны, мировая столица туризма, богатейший город Европы, 57–58-й годы. Какой-такой русский язык? Но мама была мудрая женщина, она сказала: «Хорошо, У меня два сына, я спрошу, хотят ли они учить русский». Брат старше меня на 5 лет, ему это тогда уже было неинтересно, а я учил латынь, немецкий, английский, но сказал: «Почему нет?» И так однажды я попал в этот волшебный мир дореволюционной России. Вот и все. Судьба…

Я мог бы не стать славистом, но эта дама оказалась прирожденным учителем. И я увлекся, и она увлеклась. Понимаете, я стал ее шедевром. Она оказалась очень талантливой, а я оказался… небесталанным (Улыбается.) А потом, поскольку дело было в Каннах, я попал в церковь Святого Архангела Михаила, построенную еще при Александре III. Там по праздникам собирались несколько сот русских: офицеры, казаки, на боку шашки.… Так что у меня было «русское детство». Я погрузился в русскую стихию и часами слушал русскую речь. В 11–12 лет я уже знал наизусть стихи Пушкина и Лермонтова. Меня обучали, как обучали русского мальчика. И моя первая учительница говорила: «У вас будет русская судьба. И я надеюсь, вы никогда ничего не будете делать против моей страны».

– То есть это была такая заявка на судьбу?

– Она понимала, что дает мне такой дар. Подарок. И хотела, чтобы я не злоупотребил этим. Это была мистика.

– Как складывалась дальнейшая ваша судьба? Насколько она оказалась «русской»?

– Я общался с разными русскими семьями. Одна из них была семьей поэтессы Екатерины Леонидовны Таубер. О ней писал Бунин в своих дневниках, ее очень ценили Борис Зайцев, Ходасевич. Уже потом я дружил с князем Николаем Оболенским, но не потому, что он был князь, он был другом Бунина и сам был прекрасным поэтом, человеком очень скромным и писателем прекрасным. Для меня очень важно, что сделал человек, а не кем он родился. В 1963 году я окончил лицей, получил аттестат зрелости и поехал в Париж, потому что в Ницце не было факультета русского языка. И я поступил в Сорбонну и в Институт восточных языков одновременно. В 1965 году я получил диплом Института восточных языков с отличием (мне было 19 лет), а в 1967 году я окончил Сорбонну. Пять лет я был секретарем и советником Бориса Константиновича Зайцева, которого я считаю последним русским классиком. У меня хранятся все его книги, изданные не только в эмиграции, но еще в России, все они с его трогательными надписями. Кроме того, в моем архиве хранятся его письма, рукописи и фотографии, которые я сам снимал или которые он мне дарил. Еще когда я учился в школе, два года подряд я ездил в лагерь РСХД – русского студенческого христианского движения. Я не был русским, не был православным, но я был там как гость. Все это сочеталось. Всю жизнь меня влекло чувство действительного радушия, свойственного русским. Там я влюбился в русскую девушку, Марину Колесникову, она была настоящая красавица…

Но все не было безмятежно. Был очень сложный контекст эпохи. Я для многих был то белой вороной, то красной тряпкой. Я был влюблен в «свою тему», поэтому у меня был ко всему слишком эмоциональный подход. В июне 1969 года я выдержал очень трудный конкурс и стал преподавателем русского языка в средних учебных заведениях. Через три года выдержал другой конкурс, чтобы стать приват-доцентом, и уже начал преподавать в высших учебных заведениях. Много лет работал переводчиком-синхронистом. Сейчас преподаю в Университете Ниццы и в Академии финансов.

– Что вас привлекало в русском языке?

– Сначала я думал, что раскрыл тайну русского языка. Когда я начал преподавать, я понял, насколько это могучий язык! Все французы влюблялись в русский язык. У меня потом был целый ряд случаев: французские студенты приезжали в Советский Союз и влюблялись в эту страну, а тем паче позже – в постсоветскую Россию. Я считаю, русские и французы конгениальны. Русские приезжают в Париж и чувствуют себя как дома. Француз приезжает сюда – и он поражен, у него восторг. Много моих бывших студентов сейчас работает в Москве. У Академии финансов – договор с Плехановским институтом, каждый год я посылаю стажерами студентов, они все без исключения возвращаются домой в восторге. И часто это заканчивается смешанными браками. Но за это я уже не отвечаю… (Улыбается.)

– Известно, что все годы увлеченности русской культурой вы собираете и бережно храните книги, картины, архивы, принадлежащие эпохе. Ваш архив насчитывает десятки тысяч единиц хранения. Вы являетесь душеприказчиком Галины Кузнецовой – последней любви Бунина, Сергея Шаршуна – известного художника и ряда других известных людей, что является безусловным свидетельством доверия к вам со стороны сообщества русских во Франции. Каково будущее вашего собрания?

Рене Герра (справа) в Российской академии художеств после награждения грамотами почетных членов РАХ

– Знаете, я очень рад, что дожил до тех времен, когда эти авторы стали возвращаться своими произведениями в Россию. И это не мода, как говорят некоторые. Мода не может длиться столько лет. В свете этого я рассматриваю свое собрание русского культурного наследия как феномен взаимопроникновения культур. Франция дала возможность русским сохранить свою идентичность и развить ее. Не забывайте, что первым русским нобелевским лауреатом по литературе стал Бунин, который жил во Франции. И я рад, что сегодня не только иностранцы, изучающие русскую культуру во Франции или потомки эмигрантов, могут ознакомиться с сохраняемыми раритетами, но и россияне, приезжающие как гости в мой дом, имеют возможность прикоснуться к сложному, но интереснейшему периоду культуры своей страны. Поэтому в 1991 году я создал Ассоциацию по сохранению русского культурного наследия во Франции, а сейчас я работаю над созданием в Париже музея и исследовательского центра, который бы основывался на моей коллекции, собранной за многие годы. Очень важно для исследователей – сегодняшних и будущих, чтобы эти архивы были представлены в контексте жизни Франции, страны, ставшей домом для тысяч выходцев из России в сложное для них время.

– Сегодня проблему преемственности традиций и идентичности обсуждают и эмигранты, и те, кто никуда не уезжает из своей страны. Телевидение, Интернет, кино меняют сознание людей. Можно ли сегодня сохранить идентичность?

– Да, несмотря на глобализацию, это возможно. Причем любой культуре, даже если люди переезжают в другую страну. И если все строится на принципах взаимоуважения, знакомство с другой культурой обогащает собственную. У России есть богатый опыт по сохранению культур народов, живущих рядом друг с другом.

– Как вы оцениваете роль женщины, матери в этом процессе, в воспитании детей?

– В России и в любой другой европейской стране роль матери решающая. На меня, кроме матери и бабушки, повлияли еще замечательные русские женщины: Валентина Павловна Рассудовская и Екатерина Леонидовна Таубер, учившие меня русскому языку.

В истории русского зарубежья я лично знал несколько талантливых, замечательных женщин. Прежде всего Ирина Владимировна Одоевцева, потрясающая мемуаристка, поэтесса, писательница, она была очень женственная до конца своих дней. Также очень талантливая, но в другом ключе, Нина Николаевна Берберова. Зинаида Алексеевна Шаховская, журналистка, писательница. Недавно вышла ее книга «Таков мой век» на русском языке. И многих других поэтесс русского зарубежья – Тамару Величковскую, Лидию Червинскую, Лидию Алексееву, Ольгу Анстей, Татьяну Смирнову-Макшееву – я знал лично. Их стихи сейчас начинают издаваться здесь, и русский современный читатель может их прочесть. И еще. Не могу не сказать о вкладе в эмигрантскую культуру, в сохранение русского языка православных русских бабушек. Об этом можно было бы написать докторскую диссертацию. Это связь времен, преемственность культуры, сохранение устоев. Я считаю, и для русского, и для французского общества характерна некоторая патриархальность – и в этом много хорошего. Дети – будущее любой страны – должны чувствовать, что у них есть дом, а в этом доме есть традиции.

Беседовала Лариса ТУЗОВСКАЯ-БОЧКАРЕВА