ЛЕС

Лабиринтному человеку нужен только сам лабиринт, но не выход из лабиринта и даже не Ариадна.

Наши рассуждения - вид любовной игры. Книги, которые мы применяем в игре, плохо для этого подходят. И дело здесь не в нашем одиночестве, а в нашей неразборчивости.

В бесконечном населенном мире есть лес без лишних вещей и забот. Кто не знает о границе леса, живет в нем спокойно, но не вечно. Тот, кто идет, живет всегда, но лес бесконечен, и до границы можно никогда не дойти. Кто дойдет, увидит небо и новую землю, покрытую бесконечными степными травами.

В бесконечном мире, разделенном на обитаемые дворы переулками, ручьями, мостами, аллеями прирученных деревьев и каменными оградами полей, лабиринт одинаковых улиц и дней жизни никогда не кончается, и ни в одной деревне нет последнего дома. И там нет места пришельцам.

Среди бесконечной степи под вечно синим небом есть искусники пересекать границы времени. У костров они рассказывают нам легенды о бесконечной беззаботной жизни на границе леса и степи, травы и неба.

Никто еще не открыл для всех тайные миры Земли. В одном из таких миров пропала последняя экспедиция Фосетта. Размер искривленных областей пространства можно рассчитать по массе, обьему и средней плотности Земли. Получается достоверно вычисляемый излишек массы, в котором помещаются сотни километров территории. К сожалению, геометрия такова, что входить в эти “пузыри” почти замкнутого пространства сложнее, чем оттуда выходить. Но эти миры не следует открывать - это вовсе не общины всемогущих мудрецов, а захолустные норы, в которых много лет собиралась всякая темная сила и где нет ничего хорошего (хотя там есть оригинальная техника, вроде пресловутых летающих тарелок). Все выходы оттуда следует найти и охранять.

Говорят, что все было не так. Не нашлось ни светящихся башен, ни древних городов, а только болота, собирающие каучук европейские уголовники и местные пьяницы, голод и насекомые. От болезней умерли все, и сын Фосетта тоже, а сам инициатор экспедиции выжил, но наконец понял бессмысленность своей южноамериканской мечты. В Англию к семье вернуться он не смог и кончил жизненный путь оборванцем на обочине шоссе в восточной Бразилии.

Сначала холодный осенний ветер сдувает с поверхности асфальта миражи. Потом дожди смывают мусор: бумаги и обьедки передвижной еды. Потом убираем сам асфальт - превращенные в черную массу остатки подземных существ, потом уложенные рабами щебень и песок основания. Теперь расчистка дороги закончена, и среди готовой к зиме травы обочин остаются крепкие камни Рима.

В покрытой сорняками степи есть временный город, в котором месяцами продолжается осень. Тон архитектуры этого города в сочетании никому здесь не понятного провинциального модерна, вечернего света, странных кривых деревьев, заполняющих ветвями близкое небо, и засыпанных желтыми листьями тротуаров. Здесь нет никакой связи времен и даже непрерывности пространства, обжитого до последнего сантиметра каждого из почти бесконечных разгороженных заборами садов, но каждый раз обжитого заново и отдельно новыми людьми, не принимающими официальной родословной страны. Мне нравится этот мой город, оставивший след в русской культуре, но ничего от нее в себе не имеющий, и даже эндемичный язык разговоров. И кроме стен своего дома, я не хочу видеть ничего прочного на этой земле.

Сорняки все равно победят ненужное людям обилие государственных растений. Этих растений слишком много, а потому они обладают особыми физическими свойствами. Большие количества однородных предметов (например, стеблей или листьев) управляют структурой мира как места для вещей. “Узор” вещей в особом смысле симметричен, и при появлении новых многих мир, стремясь сохранить симметрию, изменяется тем сильнее, чем их больше. Каждый из трех миров, устроенных с помощью лабиринтов камышей и лежащих на воде осенних листьев, надежнее, чем сомнительная временная среда существования с помощью колосьев египетской травы.

Еще о законах симметрии мира: они имеют обратную силу во времени, потому что события тоже подчиняются симметрии, которую можно назвать гармонией. Прошлое изменяется тенью сегодняшней листвы на асфальте; и будущее возникает из-за событий как настоящего, так и еще более отдаленного будущего. Вернее, события и вещи существуют одинаково, образуя тот самый узор, о котором мы говорили. А еще вернее, что время, которого ты хочешь заполучить побольше для жизни, существует только для тебя и именно постольку, поскольку ты недоволен жизнью и ощущаешь ее как что-то внешнее и неподходящее.

Ты недоволен своей жизнью и хочешь вместо нее какой-то другой жизни, лучше. Другая жизнь расположена вне сравнения с этой твоей жизнью и вне времени.

Есть абсолютно реальный город на далеких холодных вершинах. Он состоит из ветхих пыльных домов, и скал посередине, переходящих в гигантский черно-бело-красный дворец, похожий на крепость или на стены брежневских девятиэтажек в глубоком синем небе. Весь город пропитан запахом ячьего масла, как и каждая из пяти тысяч темных комнат дворца, и все статуи в комнатах лоснятся от масла, и все сосуды, в которых хранятся тела умерших властителей. Солдаты с красными звездами на фуражках редко выходят из дворца в город, на его единственную, идущую вокруг скалы дворца улицу, по которой разрешено двигаться только в одну сторону. Зато улица полна местным народом: шум, толкотня, торговля и скрип молитвенных вертушек. Эти люди, которые слышат от попов хвалу посмертному блаженству, не знают никакой игры перевоплощений в поколениях тяжелого труда на горных пастбищах и в трущобах столицы. Может быть, кто-то из них хочет добавить в жизнь свободы, и он не желает смерти.

Жизнь на солнечной стороне дает нам редкую роскошь совершенствования изысканных бессмысленных формулировок. Под этим почти украденным у А.Битова спокойным названием я пишу книгу о двойной судьбе человека в недавних событиях, полных суеты и отчаяния. Я хочу, чтобы вы увидели Архитектуру Империи и длинную пустую улицу, вдоль которой ветер несет дым каких-то костров и редких разрывов снарядов. Влажный аромат реки и парков пересиливает запах порохового дыма и горелого мяса. Это - май смерти и глупых надежд. Неимоверно длинный фасад построенного лучшим архитектором здания весь разбит осколками, но это здание еще несколько часов будет сохранять вид неразрушаемого величия. Внутри здания лабиринт канцелярий, коридоров и огромный парадный зал с отбитой штукатуркой, в котором сейчас готовятся к бегству: одни с трудом влезают в люки танков, другие из-за своей меньшей значительности жмутся в простенках между колоннами под сенью засыпанных пылью черно-бело-красных знамен, ожидая момента выезда, чтобы идти сразу за танками под прикрытием их брони. Наконец слышатся рычание моторов и удары падающих перекрытий, и на улицу через пролом стены и тучу известковой пыли вываливается первый танк, за ним выбегают люди в черных пальто, потом остальные машины, они поворачивают и полным ходом едут на север, в сторону захваченного еще вчера здания парламента. Несчастные пешеходы остаются лежать вдоль засыпанного стеклами и кирпичами тротуара. Здание, только что очистившееся от человечьей начинки, остается до времени стоять для удивления и праздного любопытства победителей - участников непонятной для них и теперь уже совершенно забытой смешной трагедии, главный актер которой недавно тоже умер в недоступном дачном поселке, бормоча непонятные слова на неизвестном языке, казавшемся ему немецким - на земле, где благо войны до сих пор освящает очередную цель.

Город пребывает в состоянии мирного истребления старых домов, чердачное пространство которых не уничтожается в облаках поднятой экскаваторами пыли, а остается в передвижном небе пустым вместилищем вещей прошлого, поднимавшихся, как легкая пена, из комнат спокойного быта каждого времени.

Теперь я живу на берегу, а не в Китайской Стене. Попробую рассказать смысл парка Орловых. Господский дом, где жили, кутили, занимались хозяйством и охотой, построен в низине у самой реки. Его сдержанное, почти без декора, петровское барокко не акцентирует прочность и капитальность здания, благодаря качеству и толщине стен хорошо защищенного от сырости. Парк разделен на изолированные части, и никакая из них не стремится выйти из конечных границ, как в Версале. Дом у текучей воды не только осуществляет функцию жилья, но повторяет на языке архитектуры древние слова обо всем уходящем, что всегда связывали с образом реки. Вокруг дома небольшой партер, выше которого начинается просторный английский парк с группами лиственниц с одной стороны и мавзолеем Орловых с другой. Архитектура усыпальницы не отделяет мир смерти от мира жизни: можно спуститься в круговое подземелье, почти в самые могилы. Между высокими лиственницами и мавзолеем оставлены газоны, открывающие вид на усадьбу внизу и доминирующий летний храм вверху. Пропорции летнего храма подчеркивают его высоту; недавно еще можно было осмотреть детали часового механизма на верхних ярусах колокольни. Внизу, у воды, место обыденного пребывания, выше - область жизни, приближенной к смерти, воинской доблести и славы, еще выше - область неба, времен и бога. Парк разделяет, но и соединяет области пребывания и дарения жизни; мужественного отдания и горестной утраты жизни с мыслью о простом быте; вечной жизни и торжествующего над миром смирения. Пейзажная часть парка на другом берегу реки символизирует саму себя, то есть тот лес, у которого отвоевано наше малое пространство украшений, игрушек и сказок. У меня такого парка нет, и я не хотел бы - он слишком официален.

Я - реставратор вещей времени. Культура радует меня, когда она - уже упоминавшаяся любовная игра, и удивляет, когда она переходит в шелест бумажек. Никак не могу понять, что такое украдки, которыми они вытирали слезы. Это то же самое, что “горькая украдка”? Что такое “бнива жизни”? И - “живое чудо могил”?

Реставрация времени означает возвращение населенного неизвестными птицами бесконечного неба над близкими крышами; рассказ о бесконечной живой сияющей степи за бетонными сараями окраин; нанесение на недолговечную бумагу слов о бесконечности неизвестной и вовсе не круглой Земли; превращение дорог в куски асфальта среди ежегодной травы, поднявшейся в рост всадников, снова живущих в стране степных курганов без всякого известия и напоминания о затерянных в траве развалинах городов, где под изменяющимся солнцем остаются блестеть осколки фарфора, бутылок и банок - самое прочное, что есть на вашей земле.